Неточные совпадения
Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он
человеку! чего не делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя
перечесть, как и где употребляют его. Из него строят заборы, плетни, стены домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Сказано — сделано, и вот пятьдесят губернских правлений рвут себе волосы над неофициальной частью. Священники из семинаристов, доктора медицины, учителя гимназии, все
люди, состоящие в подозрении образования и уместного употребления буквы «ъ», берутся в реквизицию. Они думают,
перечитывают «Библиотеку для чтения» и «Отечественные записки», боятся, посягают и, наконец, пишут статейки.
В течение целого дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно в своем кабинете и
перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными
людьми и т. д.
Из книг другого типа: «Судьба
человека в современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много
перечитать по русской истории XIX века, и «Русская идея».
Чужие-то
люди все заметят и зубы во рту у невесты
пересчитают, и Анфуса Гавриловна готова была вылезти из кожи, чтобы не осрамить своей репутации.
Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел ее до конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся
перечитывать с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым
человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом...
— И не говори уж лучше! — сказала Мари взволнованным голосом. —
Человек только что вышел на свою дорогу и хочет говорить — вдруг его преследуют за это; и, наконец, что же ты такое сказал? Я не дальше, как вчера, нарочно внимательно
перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды — ничего нет!
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того. В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как
человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он
перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.
Разве вы живете хоть одну минуту так, как бы вам хотелось? — никогда, ни минуты! читать вы любите — вместо книг календарь
перечитываете; общество любите — вместо
людей с Кшепшицюльским компанию водите; писать любите — стараетесь не буквы, а каракули выводить!
Немало дивились письму, читали его и
перечитывали в волости и писарь, и учитель, и священник, и много
людей позначительнее, кому было любопытно, а, наконец, все-таки вызвали Лозинскую и отдали ей письмо в разорванном конверте, на котором совершенно ясно было написано ее имя: Катерине Лозинской, жене Лозинского Иосифа Оглобли, в Лозищах.
Эта жуткая мысль точно уколола больное сердце, оно забилось сильнее и ровнее, старый
человек упрямо сдвинул брови, отошёл к постели, лёг и стал
перечитывать свои записки, вспоминая, всё ли, что надобно, он рассказал о жизни.
— Послушай, ты, кажется, рехнулся?.. С какой стати ты полезешь объясняться?.. Оскорбителен был тон, — да, но ты прими во внимание, сколько тысяч рукописей ему приходится
перечитывать; поневоле
человек озлобится на нашего брата, неудачников. На его месте ты, вероятно, стал бы кусаться…
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы —
люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг
перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в бога потерял. Все земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый
человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
Произведения поэзии живее, нежели произведения живописи, архитектуры и ваяния; но и они пресыщают нас довольно скоро: конечно, не найдется
человека, который был бы в состоянии
перечитать роман пять раз сряду; между тем жизнь, живые лица и действительные события увлекательны своим разнообразием.
— Даже ведь какая-то игривость маркизская? — любовался я,
перечитывая записку. — А все оттого, что развитой и образованный
человек! Другие бы на моем месте не знали, как и выпутаться, а я вот вывернулся и кучу себе вновь, и все потому, что «образованный и развитой
человек нашего времени». Да и впрямь, пожалуй, это все от вина вчера произошло. Гм… ну нет, не от вина. Водки-то я вовсе не пил, от пяти-то до шести часов, когда их поджидал. Солгал Симонову; солгал бессовестно; да и теперь не совестно…
Успели подрасти и новые
люди, которые, мало интересуясь изображением «Истории одного женского сердца», «Слабого сердца», «Беды от нежного сердца», «Сердца с перегородками», равно как и рассуждениями «О религиозно-языческом значении избы славянина», «О значении имен Лютицы и Вильцы», «О значении слова: Баян» и т. п. —
перечитывали Белинского и немногих из друзей его, да почитывали и иностранные книжки.
Да,
перечитывая повести г. Плещеева, мы всего более рады были в них веянию этого духа сострадательной насмешки над платоническим благородством
людей, которых так возносили иные авторы.
Я
перечитывал свой рецепт, — и эти восклицательные знаки смотрели на меня задорно и вызывающе, словно говорили: «Да, давать
человеку больше шести десятых грамма наперстянки нельзя, если не хочешь отравить его, — а ты назначаешь количество в тринадцать раз более дозволенного!»
Злых
людей на свете не
перечтешь — мало ль чего наплести могут.
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых
людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не
перечтешь. Все едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
Раскаяния никакого Раскольников не испытывает, и вовсе не мучения совести заставляют его сознаться в преступлении, — это великолепно показал Мережковский.
Перечитываешь «Преступление и наказание» — и недоумеваешь: как могли раньше, читая одно, понимать совсем другое, как могли видеть в романе истасканную «идею», что преступление будит в
человеке совесть и в муках совести несет преступнику высшее наказание.
Перечитайте Гомера, откиньте всех богов, которых он выводит Вы увидите, что, помимо них, божественная стихия священной жизни насквозь проникает гомеровы поэмы, — так проникает, что выделить ее из поэм совершенно невозможно. Ко всему, что вокруг,
человек охвачен глубоко религиозным благоговением, — тем просто уважением, которое так восхищает Толстого. Все для
человека полно торжественной значительности. —
— Да и как не убиться, — рассуждали об этом
люди, — когда оттуда камень кинешь, так чуть не сто
перечтешь, пока он долетит донизу.
Покрасневшие руки защипал мороз. Опять и опять
перечитывал. Вот. Напечатано. У меня в руках. И совсем так же напечатано вот это самое мое стихотворение (мое!) — и в Москве, и в Туле, и в Сибири, и даже, может быть, в Париже. И сколько
человек его прочитало! И Катя Конопацкая, может быть, прочтет.
Читал и
перечитывал журналы, зевал, закурил сигару, подумал, что окружающие его вели дурацкие разговоры, поминутно глядел на часы. Позвал, наконец,
человека, заплатил за пиво и вышел, внутренно упрекая себя, что не высидел пяти минут до часу.
Выходит рослый, пожилых лет китаец и, даже не скрывая намерение, громко
пересчитывает число проходящих
людей.
Проводив атамана, Строганов снова
перечитал грамотку, свернул ее в трубку, запечатал восковою печатью и, положив на стол, задумался: «Кого же гонцом?» В Москву надо послать
человека оборотистого, с умом, там, чай, челядь-то боярская себе на уме.
Да, ужасно, возмутительно мне было
перечесть теперь эту напечатанную у вас мою жалкую, отвратительную защитительную речь. Говоря о самом явном преступлении всех законов божеских и человеческих, которое одни
люди готовились совершить над своим братом, я ничего не нашел лучшего, как ссылаться на какие-то кем-то написанные глупые слова, называемые законами.
Я удалился к себе,
перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более
человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой.